Холодный ветер.

Хуже всего, когда задувает холодный северо-восточный ветер. Он проникает  в вентиляционные шахты высотного дома и тоскливо в них воет...

Тогда люк шахты водопровода и вентиляции в ванной комнате  подрагивает от ветра. Иногда мне даже кажется, что это какое-то живое существо, вроде змеи или ласки попало в шахту и хочет выбраться на свободу.

Этот люк в свое время я смастерил  самостоятельно из плексигласа,  покрасил его немецкой  фиолетовой краской, под цвет стен самой ванной. Стандартные лючки из магазина  не подходили по размеру к проёму. Сделал на стене салазки по типу ползунка, и стильный люк съезжает по ним  вдоль стены, не занимая места...Стеклопакеты оконных проемов немного дрожат под ударами сильного ветра.  С детства  я любил  такую погоду, ветер всегда бодрил тело и делал чище душу.
Но отрочество и юность далеко позади, все изменилось.  И теперь при засыпании  палач воспоминаний входит в моё расслабленное  и беззащитное сознание. И оттуда начинает  терзать мою истерзанную душу.

Палач напоминает все мои прегрешения перед покойными братишкой и бабушкой. Разом исчезает сонливость, я тяжело подымаюсь на ноги, беру в руку курительную трубку и тут вспоминаю, что бросил курить. Отключаю телефон, достаю банки с красками и начинаю раскрашивать ими стены в ванной. Благо, собственноручно нанес на стены декоративную штукатурку, отвлекаясь этим полезным физическим трудом от своих многочисленных житейских и рабочих головняков...Сейчас я просто убежден. Что для мужчины всего полезней возиться с чем-нибудь природным, например копать землю или подстригать растения. Лично мне удобней мастерить что-то своими руками. Знакомый прораб подсчитал, что на самостоятельном ремонте своей квартиры я съэкономил недурные деньги, более 300 тыс рублей.

Пока крашу стены, мои слезы текут из глаз ручьем, и я с трудом разбираю сквозь соленую влагу свою мазню...Прихожу в себя только опустошив баночку дорогой французской перкали. Тогда ужасаюсь сотворенному с многострадальными стенами, о стенами и даже слезы мои пропадают.
Совершенно не расстраиваясь, говорю себе, что эту мазню можно гордо поименовать абстрактной росписью. А ведь абстракции не выходят из моды, потому что в них ничего не понимают нормальные люди. Холодный темный фиолет с золотом неплохо смотрится на стенах в ванной одинокого мужчины, даже если в ней и нет окна...

Успокоившись и попив холодной воды я начинаю разбирать свои печальные воспоминания. Жизнь научила меня, что это верный способ преодоления негатива.

Начну, пожалуй.

Самым первым моим воспоминанием является картина кормления материнским молоком.

С этого момента включилось мое сознание, и я стал помнить и осознавать себя. Далее вот я на трехколесном маленьком велике, пытаюсь давить колесами крупных рыжих муравьев.

А вот я весело играю в брызгалки с соседскими мальчишками и девчонками.

Вот я нарезаю круги на велике и падаю, расквасив нос и громко плачу от боли.

Но мое самое первое воспоминание, это все-таки когда мама с распущенными темными волосами сидит на деревянной скамье в комнате с дощатыми стенами вроде бани, держит меня на руках и кормит грудью. Мне уютно, безопасно, тепло и сытно...

Мне было почти три года, когда мама принесла из роддома крошечный белый сверток. 

Счастливый и веселый отец сказал мне: "Это твой братик, люби его". Моего братика развернули и положили подстелив одеяло на пол. Коля спал, а я сидел рядом с ним .

Мама ушла из комнаты и предупредила, чтобы я отгонял мух, а если братик проснется, то чтобы он позвал маму.

Меня переполняло чувство любви к братику, и я нежно трогал хрупкие пальчики младенца. Поцеловал несколько его пальчиков, а потом вдруг укусил один. От этого моего укуса Братик закатился плачем до посинения.

На шум прибежала мама, взяла на руки и стала успокаивать грудничка. "Что случилось?" спросила она меня. Испугавшись я сказал, что не знаю «Я его не трогал».

Но мама конечно сразу же увидела след моих зубов на пальчике братика. Она несколько раз ударила меня ладонью.

Я заплакал от страха и боли. Бабушки меня успокаивали и отпаивали холодной водой.

Потом они строго отчитали маму за ее несдержанность. Успокоившись, мама заплакала от жалости ко мне и извинилась. Приласкала меня, и я ее простил.

Бабушки мне объяснили, что Коля "родился в рубашке, он едва не удушился пуповиной, обмотавшейся вокруг шеи».

Я тогда уловил суть: Коля болеет и он маленький, и потому он и вышел на первый план.

Меня отдали в детский сад, братик закатывался болел, и мама не выходила с ним из больниц.

Колю вылечила старая татарка, читая молитвы на хлеб и изюм...

Много лет спустя после того укуса я пришел на могилу братика. Поправил лопаткой землю, выпавшую за оградку, саму могилу и крест. На это ушло минут двадцать.

 Потом достал термос с очень крепким, как чифир, черным чаем. Именно такой любил Коля пить при жизни. Себе налил немного в крышку от термоса, а остатки вылил на могилу. Сухая летняя земля жадно впитала влагу.

Я вслух напомнил Коле тот эпизод с укусом и извинился. Попросил у него прощения за то, что катался на велике первым... До сих пор помню его доверчивые глазенки, когда я нагло врал ему: «Коля, я поеду прокачусь первым, чтобы проверить как все ли в порядке с велосипедом». Ругаю себя за свое подлое детское вранье. Ругаю себя, что не всегда вовремя заступался за него, забывал про него со своими долбаными работой и занятостью...Вдруг он да слышит меня?

Не плачу, сдерживаюсь. Не годится плакать на могилах и тревожить слезами покойников.

Брат, понятное дело, не отвечает. К сожалению, у меня очень трезвый мозг и нет в нем никаких голосов, даже самых тихих... Но я все равно разговариваю вслух, как будто Коля и вправду слушает. Рассказываю ему только то, что ободрило и развеселило бы его. Допиваю чай, попрощаюсь и ухожу.

 Приехав домой рыдаю, как женщина.  Ну и пусть, ведь никто этого не видит..

У Коли были золотые руки и светлая голова, и он очень здорово помог мне с ремонтом квартиры. Сейчас я бережно сохраняю память о нем и ничего не переделываю из того, что смастерили его руки.

А те плитки кафеля и керамогранита, что Коля принес мне в подарок, я уложил собственноручно. Пусть немного коряво получилось, но сделал сам.

Не хотел, чтобы их касались чужие руки. Это дико, наверное. Но такова уж моя воля, она никому ведь не навредила и никого не касается..

В тот же год, что я поздней весной отвез гроб с телом брата на кладбище, поздней осенью опустил в могилу и другой гроб, с телом своей бабушки, Валентины.

Я помню её с того момента своего раннего детства, когда в доме отключилось электричество. Экран телевизора погас, прервался показ фильма «Тайна двух океанов».

Тогда бабушка достала из кладовки керосиновую лампу и зажгла ее. Наверное, этот антиквариат, бывший в период ее детства распространенным способом освещения, и оживил ее печальные воспоминания.

Тогда бабушка расплакалась и коротко помолилась на пустой угол комнаты. Она не была очень уж сильно верующей и родовую старинную икону «Нечаянная радость» держала не на виду, а хранила в укромном месте. Разумеется, я с детским любопытством нашел эту икону, подержал в ладошках и положил обратно...

Поплакав и вздохнув, бабушка рассказала мне, что до революции их зажиточная семья жила в Томске. После революции и гражданской войны начался разгул преступности. Однажды ночью на их улице бандиты убивали целую семью, те кричали Выйти из дому женщины боялись, потому что у мужчин в доме не было оружия, а бандиты были отлично вооружены.

Как то вечером знакомый шепнул, что к ним рано утром придет комиссия, раскулачивать. Чтобы избежать этой напасти, мужчины ночью выкопали глубокие ямы на огороде, порезали весь скот и лошадей, и их туши в эти ямы закопали.

Потом они взяли ружья, котомки и ушли в тайгу. А бабушкин отец остался, потому он был «пионером революции», носил в петлице пиджака красный бант и искренне верил, что все эти тяготы и перегибы временные, а впереди их ждет светлое будущее...Он окончил гимназию, был очень умным и грамотным человеком, отличным чертежником.

Бабушкина мама все плакала о зарезанных восьми коровках и двух лошадках. Когда утром пришла комиссия, она ничего не нашла и их семью оставили в покое.

Отец у бабушки был двужильный. У нее в роду мужчины жили около 100 лет и более. Наверно потому, что много работали и генетика была хорошая. Кушали свой мёд, пасеку держали.

Отец бабушки пошел к властям с требованием направить его на строительство Турксиба или БФК и прочей инженерии в теплый и сытый Туркестан. Туда многие сибиряки подались от голода и холода разрухи.

Бывший сосед прислал письмо, в котором описал Туркестан как рай земной: «На полях сама собой растет белая вата, на обочинах дорог урюковые деревья, много винограда даром и народ местный приветливый к русским. Приезжай Григорий, работы тут много, фабрики и заводы стоят без рабочих рук и светлых голов специалистов царского режима...»

И повезло им всем, отпустили «пионера революции» на всесоюзную стройку, в тепло и сытость.

Бабушке было пять лет, когда они с подружкой с подружкой на медяки купили на базаре гранаты. По неопытности, впервые взяв в руки экзотичный плод, они ели их, не очищая от кожуры. Как раньше в Сибири ели яблоки. Дети плакали, от того что гранаты им есть горько...

Бабушка мечтала стать балериной, но разразился 1941 год и она тайком окончила курсы санинструторов и готовилась отправиться на фронт. Когда отец узнал об этом, то выпорол ее, отнял одежду и запер на чердаке. С военкоматом он все утряс сам.

А вот подруга бабушки, та с которой они ели гранаты, «Анька Калачихина, такая славная девочка была, отправилась санитаркой на фронт и скоро погибла, бедная. Царствие ей небесное!» Отчего-то запомнилась мне эта бабушкина фраза...

По рассказам бабушки, ее брата Федора забрали в армию в во второй половине 30-х годов. Он прошел все большие конфликты с японцами на Дальнем Востоке и в Монголии, Хасан и Халхингол. Из армии его командиры не хотели отпускать, и потому уговорили Федю поступить в военное училище. Так он стал офицером-танкистом.

После окончания военного училища Федя воевал в зимнюю Финскую компанию, что была так трагична для РККА. Затем, с первого года и до последнего дня, воевал в еще более трагичной ВОВ. Что любопытно, воюя непрерывно 10 лет, Федор не имел серьезных ранений.

Но где-то на Хингане в Монголии, в 1946-м году, уже после Большой войны с Германией и капитуляции Японии, федин танк подорвался на мине. Федор погиб 28-ми лет отроду.

Бабушка всегда плакала, рассказывая о своем старшем брате. Жениться Федя так и не успел, и не оставил после себя детей. За все время ВОВ он приезжал в отпуск к семье дней на 15, в общей сложности. Бабушка запомнила его улыбчивым молодым капитаном-, блондином, со звездочкой на груди...

Бабушка была единственным человеком, что всегда стояла горой за меня и брата. Неважно, кто нас обижал, бабушка бесстрашно и мудро вступалась и пыталась помочь.

Ей было абсолютно все равно, правы ее внуки ли нет, она просто защищала нас. Правда, она была на редкость справедлива и ругала нас тоже часто.

А теперь я живу совсем безо всякой посторонней защиты на Земле. Мать любит меня, но не общается, и я не осуждаю ее за это.. Отец тоже меня любит, но видится со мной редко. Я не осуждаю его, ему не хочется ругаться из-за меня с матерью. Мой отец святой человек, я не встречал более сильного и доброго человека в своей жизни.

Хотелось бы конечно мне верить, что есть другой мир, где меня ждут мои умершие близкие. Двадцатипятилетние матери и их дочери 94-х лет, 104-х летние отцы и их 28-ти летние сыновья...Но все же мне в это не верится.

Так я и не стал религиозным человеком, и после смерти уйду в то же самое состояние, в котором пребывал до своего рождения.

Конечно, мне бы хотелось, чтобы меня при жизни хранил какой-нибудь непоколебимый Фудо-мёо, а после смерти судил кто-нибудь вроде Иешуа. Ведь этот бог сам побывал в шкуре человека и сполна испытал людскую долю...

Но при этом я понимаю, что на самом деле богов придумали люди. Подозреваю, что выдумали именно те люди, что сами в богов не верили, а очень хорошо разбирались в человеческой природе.

С детства внушила мне бабушка «Умереть легко, а вот жить трудно» и «Нет слова не могу, а есть слово не хочу». Наверное, именно такое отношение к жизни моих покойных бабушки, брата, пример живого отца и служат для меня источниками силы и воли.

Ведь еще задолго до своей смерти мои бабушка Валентина и брат Николай знали, что они уже никогда не выздоровеют и не подымутся на ноги. Но никто из них ни разу не закапризничал и не пожаловался. Они всегда говорили: «Спасибо, мне уже лучше. Ничего не надо, всего хватает, спасибо. Ты себя лучше береги!»

И это было с их стороны просто, достойно и мужественно, без всякой религиозности и надрыва.

Горести-печали лодочку мою
Нагрузили сильно, руль не удержу.
Парус изорвался, надо починить.
Но я один в команде, и некого винить.

Хоть бы островочек где-то замелькал,
Хоть бы айсберг белый мне приют щас дал.
Я бы починился, отдохнул слегка,
Горести-печали скинул бы волнам.

Но на море чисто. Ни бурун, ни риф,
Не дают надежду на скорый перерыв.
Крепко мое тело и остер гарпун-
Но не остановит сей пустяк акул.

Я дышу спокойно, наслаждаюсь днем.
Хуже уж не будет, впереди мой дом.
Там меня девица встретит под землей
Спросит:"Муж мой милый, как ж ты долго шел"?.

Заживем мы с нею, женушкой моей,
Прямо душа-в-душу, жаль, что без детей.
Будет нам покойно, брата навещу,
Обниму и слезы радости пущу.

Теперь уже ничего не изменить и не вернуть вспять прожитое...Простите меня, братишка и бабушка за все плохое, что я сказал и сделал вам при ваших жизнях. Я очень хочу к вам! Но при этом буду тянуть свой земной срок честно, без ускорений и от звонка до звонка.

Столько времени, сколько назначено мне в наказание за неведомые прегрешения в неведомом мире неведомым судом...